24 октября 1910 г. 6 часов вечера (по местному времени).

Дорогая моя Женичка! Дорогие детки! Вот Вам и открытки. Пока немного, больше не было. Через неделю, говорят, привезут вновь.

Что Вам рассказать о себе? Расскажу прежде всего Пермскую гостёбу. Приехал я в Екатеринбург 12-го, оттуда писал уже Вам. 13-го, в ночь, я выехал в Кушву, где и пересел рано утром на Верхотурский поезд. Утром, около 10-ти часов, сплю себе наверху; вдруг слышу знакомый голос: «Господин офицер!», а потом: «Дядя!» Привстаю, вижу – Сережа. Он недавно приехал из Петербурга и в этом же поезде ехал в Верхотурье, вместе с Сашей. Ну, сейчас пришлось мне одеться, умыться и здороваться, а потом угощались разными пряностями. Оказывается, Саша хотела вместе со всеми еще накануне выехать, да опоздала на поезд. Вскоре приехали в Верхотурье. Там уже была устроена торжественная встреча: мам, Анюта и Михаил Филлипыч. От него было двое саней, на которых все и двинулись. Оказывается вокзал в Верхотурье верстах в 6-7 от города.

Все приехали во флигель к Мих.Фил. (на верх, где и мы были). Там уже столы ломились от яств и питий. Сначала пили чай. Тут же пришла матушка о.Петра, а потом и он сам. Тотчас последовал роскошный (по-тамошнему, конечно) обед.

Удивило меня только, что Мих.Фил. всё время был тут, а Елисавета Федоровна только пришла поздороваться, а потом все время была в лавке (торговала). Поп с попадьей вместе обедали и выпивали. Меню обеда: бульон с паштетом, жареная телятина с маринадами, птицы (утки и рябчики) и два сладких ( какие-то кремы с сушками и миндальными печеньями).

Пока обедали, зазвонили к вечерне в монастыре. Кто пошел, а мы с мамой поехали на лошади в монастырь. Там пришлось очень долго ждать, пока нам отслужили молебен с акафистом, и панихиду. После этого на той же лошади поехали с мамой к о.Петру. Пили там чай, а мне пришлось оставить груду рецептов. Тут подошли и сёстры. Отсюда на лошади же отправились к Мих.Фил. Там уже весь дом был ярко освещен и сервирован чай со всяческими припасами. Больше часу пошло на советы хозяину и около 5 минут – хозяйке Елисавете Федоровне; видимо, поправится, даже как будто пополнела немного. Сердце много лучше. Очень благодарила и не раз подчеркивала, что будет тебе писать. Так как было уже около 10 часов, пошли во флигель, и там часа два болтали еще. Острили все больше на счет Василия Федоровича. Он, по-моему, сейчас здоров, только, говорят, пьет сильно. А так очень услужлив, все время мне развязывал, да завязывал подушку, подавал пальто и вообще, вел себя, как хороший «ходя».

Дамская половина удалилась в дальние комнаты, а мы трое (я, Вас. Фед. и Сережа) улеглись в передней, большой. Спал плохо, а с утра началась уже форменная атака по части медицинских советов для разных близких и дальних (мне даже неизвестных) родственников. Тут же опять пожаловал о.Петр. Принес большую банку варенья мне и какую-то книжку для передачи в Иркутске его племяннику, учителю семинарии. Последний совет, много уже раз повторявшийся, подавал Михаилу Филлипычу, и он мне вручил 25 рублей. Просил только никому не говорить…

На Вые (близ Туры) встретить выехал отец Александр Адрианов. Остальные все попрощались, а он с мамой поехали до встречного поезда (в Верхотурье). Дорогой он просил, чтобы я постарался устроить Сережу в Иркутскую семинарию. Доехали до станции, где был встречный поезд. А он, оказывается, уже двигался. Так они и остались без поезда. Придется ехать на лошадях. Дали мне кое-каких припасов, между прочим. Саша банку с медом и маленькую - с паюсной икрой. В Екатеринбург приехал в 2 с половиной часа ночи. Там уже ждали Левицкие (он, она и дочка). Преподнесли корзинку с продуктами (разное печенье, вафли и т.под.), ждали до поезда Челябинского (в 7 часов утра). За это время у них из саней украли шубное одеяло.

В поезде на Челябинск ехал некоторое время с А.М.Трубиновым. Дорога до Иркутска скучновата, но не очень тяжка. В купе ехали два офицера и чиновник. Смеялись над одним «батей», ехавшим в 1-м классе. А тот оказался епископом Сергием Японским. Потом он говорил с нами, много смеялся, угощал мёдом. Вообще, мало похож на Владыку.

Что сказать тебе за Иркутск? Не нравится он мне, да и все. А ведь три года –то надо все-таки отсидеть.

Пока живу в той же гостинице. Сегодня с Губаревым делали визиты. По мне впечатление отвратительное – самая глухая провинция. Живут в общем по-свински: увеличивают население, или пьют, играют в карты, сплетничают. Говорят, здесь безветрие, а эти два дня такой отчаянный ветер, что кровь стынет в жилах, покупаю даже шапку. Сахар 18 к/фунт. За 11 открыток отдал 25 копеек. Колбаса телячья (довольно вкусная), кажется 40 или 45 к/фунт. Сыр русско-швейцарский 60 копеек (не важный). Булки недорогие и больших размеров. Чай, говорят, дешевле Москвы.

Губарев уже снял квартиру за 100 рублей в месяц, но въедет лишь в половине ноября, когда придут вещи из Риги. В госпитале приходится сидеть часов до 2-х – 3-х. Врачи собираются, главный приходит в 11 часов. Все врачи публикуются в газете, даже помощник инспектора.

Тоска, дорогая моя люба Женечка, все нарастает и нарастает во мне, не знаю, как и справиться с ней. Ничто мне здесь не нравится, Губарев еще немного развлекает, вместе и обедаем, и чай пьем. Госпитальные врачи на нас, видимо, сильно косятся. Главный появляется лишь на короткое время – полный контроль на Николае Константиновиче. Крепко целую свою дорогую любу, своих дорогих деток. Пишите! Пишите!

Разберетесь ли в письме?

Горячо любящий П.Любомудров.

*   *   *

Иркутск. 28 октября 1910 года. 7 с половиной часов вечера.

Дорогая моя, люба Женечка! Дорогие, милые детки!

Тоска, страшная тоска грызет меня. Даже Губарев начинает беспокоиться и всячески развлекает меня своими разговорами , убеждениями, а подчас и анекдотами. Признаться, я и сам не ожидал, что мне будет так тяжко. И за границей как будто бы такой отчаянной тоски не было, даже первое время в Париже. Прямо ведь боюсь за себя, чтобы не помешаться. Все чужие, одиночество страшно удручает, ко всему полная апатия. Не знаю, как и переживу. Думаю, что, может быть, при новой командировке хоть немного легче будет. Товарищ, молодой врач Свистунов, который едет со мной, также женатый. Жена в Варшаве, и кажется, его так же тоска гонит в командировку. Дай-то Бог, чтобы она благополучно окончилась. Выезжаем мы с ним послезавтра в ночь. О выезде буду Вам телеграфировать. Денег пока дали прогонов в один конец 103 рубля, да аванс мне на непредвидимые расходы 350 р. Если пробудем там две недели, дадут чумные – подъемные (450 р.) и суточные (по 3 руб.) Жалованье нынче дали здесь всего 216 р. (квартирные только со дня приезда сюда, да за одного денщика только). Кстати, в аттестате упомянуто, что квартирными я удовлетворен по 8-е октября, а ведь я получил только за первое, Вероятно, за неделю вышлют мне сюда.

Полугодовой оклад не дают пока, говорят – кредита нет. Пожалуй, раньше декабря не дадут. Тебе, Женечка, 30-го, вероятно, вышлю 200 р. В Маньчжурию с собой не повезу, у тебя, думаю, сохраннее будут, можешь на книжку положить. Много денег дома не держи, но и не отказывай себе. Купи, что необходимо. Не скупись, береги здоровье. Если заболеешь, это меня окончательно убьет. И, пожалуйста, не принимай это за пустую фразу. На душе так тяжело, камнем сидит тоска в сердце. И не дай Бог, если что-нибудь еще с Вами сделается! Губарев страшно возмущен, что меня посылают, я же как-то ко всему отношусь безразлично.

Свистун завтра устраивает прощальную вечеринку. Зовет всех госпитальных врачей. Страшно не хочется, но придется, вероятно, быть. Писать тебе, дорогая моя люба, подробно придется, вероятно, уж из Забайкалья. Послезавтра пошлю перевод, а с дороги (2 дня пути с хвостиком) можно будет посылать лишь открытки. Письма Ваши получаю аккуратно (через 7-8-9 дней). Адрес мой настоящий: Станция Даурия Забайкальской жел.дор. Это в 4-6 верстах ближе Маньжурии. Но если и в Маньчжурию адресуете, получу, так как буду бывать там. Если не купили расписания последнего жел.-дор. поездов, обязательно купите, там все это найдете. Мириться с Иркутском все еще не могу. Может быть, по приезде из командировки скорее помирюсь. Погода здесь стоит неважная. Сильные ветры, в трубах так и завывает. Большого морозу нет. Все-таки непременно нужно будет купить папаху. Беру с собой походную лабораторию. Не знаю, придется ли воспользоваться. Жить придется вместе с начальником гарнизона (отставной генерал). Обещал дать нам по комнате. У него дом в 5 комнат, а семьи никакой. Ну, побаивается, вероятно, если поэтому принимает врачей. В отряде еще 2 фельдшера и 7 служителей. В ближайшие окрестности можно будет ездить по железной дороге бесплатно. Чумой среди китайцев заболело уже больше 100 человек и умерло 80. Из русских умер фельдшер и санитар (не военные). Нам придется иметь с чумой дело, если она появится среди войск. Все необходимые меры против этого принимаются. Между прочим, месяц службы здесь считается за год (как в осаждаемых крепостях).

Бояться особенно нечего, но все необходимые меры предосторожности соблюдать, конечно, придется. Бог не попустит, он строит всё к лучшему. Между прочим, дорогая Женечка, хоть это верно, что «не в деньгах счастье». Не радуют они меня нисколько, и не нахожу я им применения никакого. Конечно, впоследствии, по окончании всех этих испытаний, и пригодятся они, вероятно, нам с тобой. Но это все еще так далеко, так страшно далеко, что и думать не хочется. Впереди же тоска, одиночество, ряд всяких испытаний и невзгод. Тебе лучше, ты в семье, в хорошей обстановке. А вот мне, может быть, и в землянках жить придется. Нагоняю я на Вас хандру, но что же делать, когда и самому так тяжко. Пользуйтесь Вы, по крайней мере, всеми благами культурной жизни, всеми удобствами пребывания в столице. Меня же не забывайте. Чаще пишите, письма Ваши – единственная моя отрада. Они только и поддерживают страшно упавший дух мой, они хоть на время гонят безотрадную грусть-тоску.

И во сне-то вас, мои дорогие, не видал. Только детей как-то сонных видел, и то лица их не видны. А тебя, Женюра, до сей поры не вижу. Все было бы легче…

Посылаю тебе, Женечка, 200 р., разложи, по крайней мере, числа до 10-го декабря. Раньше посылать вряд ли удастся, так как раньше декабря вряд ли я снова вернусь, а возможно – и позже. Никому, кроме Вас, я еще не писал. И совершенно нет охоты писать кому-либо.

Пожалуйста, ты уж сама посылай телеграммы (Михаилу Филлипычу) и пиши. Если что-нибудь особенное, телеграфируй мне. Слово стоит 8 копеек. Адрес – Даурия Забайкальской ж.д., доктору Любомудрову.

Был с визитом у главного. Дама его принимает по вторникам с 2-х часов. К счастью, не застал дома, отдал карточку. Иркутск освещен электричеством (только центральные улицы), но фонари висят очень редко. На окраинах керосин, а некоторые улицы и вообще без ничего. Вечером можно ходить лишь по Большой ул. (здешний Невский). Всюду масса собак. Тротуары вечером небезопасны. В домах большею частью холодные сортиры. Я испытал такое в Верхотурье, при морозе в 20 градусов, прямо мука. Все покрыто льдом.

Крепко целую свою дорогую, любимую мамулю, сердце Женечку, прижимаю ее и еще целую, целую… Дорогих деток крепко целую. Пишите! Горячо любящий Вас, изнывающий в тоске по Вам муж и отец. Павел Любомудров.

*   *   *

3 ноября 1910 года. 2 с четвертью часа дня по местному, 8 с четвертью утра по московскому. Станция Даурия Забайкальской железной дороги.

Дорогая Женечка! Дорогие детки! Вот куда меня закинула судьба. Живем здесь со Свистуновым в 6 верстах от Китайской границы. Станица паршива, стоит рота солдат, 5 офицеров. Строятся казармы, где будет стоять целый полк. Кругом равнина, скучная, безотрадная степь. Есть несколько домиков для служащих и солдат, и больше ничего. В одном из домиков живем мы. В одной комнате мы со Свистуновым, в другой – 2 наших фельдшера. Здесь было 9 чумных заболеваний среди китайцев-рабочих. Все умерли. Новых заболеваний нет, и всех китайцев выселили вчера на родину. Проживем здесь несколько дней, может быть, и неделю. Надо продезинфицировать помещения, а некоторые сжечь. Потом, вероятно, поедим в Маньчжурию (около 50 верст отсюда). Китайцев там мрет много (20-25 человек в день). Среди русских умерли пока один фельдшер и два санитара. Жить здесь удивительно скучно. Морозы 15 град., но при этом сильнейший ветер, который пробирает до костей. Очень пригодились теплые калоши и папаха, купленные мною в Иркутске (стоит 10 руб.). Обедаем сегодня у хозяина бакалейной лавки, у которого обедает вся местная знать (начальник станции, контроллер и т.под.). Обед 50 коп. и недурен относительно, имел в виду, что я с Иркутска еще не обедал.

Вчера ночью жгли костры близ землянок, где жили китайцы, сегодня предстоит такое же удовольствие. Иркутские припасы еще есть, очень дешева там рыба. Купил «балыка», но он на наш балык не похож, не белый, а красный, и скорее напоминает семгу. Стоит 30 копеек фунт и очень вкусный. В Чите нам пришлось долго ждать поезда, купил я вам открыток и со Свистуновым даже посмотрели 2 синематографа. Видели, между прочим, Марфу-посадницу и борьбу двух котов между собой.

В помещении своем устроились сносно, не считая того, что в открытом поле и на сотни верст около нет никакого жилья. Живет с нами еще полицейский пристав из Читы. Сейчас они со Свистуновым поехали хоронить труп найденного верстах в 4-х китайца.

Твоих, Женечка, писем давно уже не получал. Последнее твое письмо было от 19 октября. После того я много писал, и телеграмму из Иркутска, и деньги посылал, а от тебя никаких известий. Просил Губарева всю корреспонденцию высылать сюда, да пока ничего не получил. Большое удобство, что здесь есть почтово – телеграфное отделение. Письма адресуй сюда. Крепко я грущу по тебе, дорогая моя люба! Много мне нынче предстоит перенести испытаний, лишений и неудобств. Со всем мирюсь, если Бог приведет опять расцеловать, прижать крепко-крепко к своей груди родную свою любу, милую Женечку! Много бы я иог тебе порассказать, дорогая моя люба, грустного, много и интересного и смешного. Увидимся, Бог даст, о всем потолкуем.

Свистун – парень ничего себе. История его такова. Студентом 3-го курса на лето был командирован в Иркутский госпиталь. Здесь познакомился с одной девицой со средствами и женился на ней. 7 лет женат, а на службе, по его словам, 3 года. Сидел, кажется, долго в Академии. Детей нет. Жена в Варшаве у матери. Отец его был ссыльный. Парень он веселый и, по-видимому, работящий – на счет сна и аппетита, а также и общей комплекции. Он-то и приезжал в сентябре в Москву с душевно-больным и видел Щепотьева. Между прочим, он в госпитале секретарничал.

Ну, до свидания, дорогая моя Женичка, дорогие детки! Помолитесь за меня, чтобы Бог дал мне силы и здоровья для выполнения всего мне предназначенного. Не грустите, придет время, когда вновь засветит солнышко, когда придет весна, заживем мы все вместе по-хорошему, в любви, да в добром согласии.

Ваш муж и отец П. Любомудров.